Я плохая мама. Прямо-таки отвратительная. Ну вот вчера, например. Устала на работе. Отстояла два часа в пробке. Припарковалась за квартал от дома, жутко замерзла, еще и подскользнулась. Не упала (вот оно, спортивное детство!), но спину потянула (вот она, приближающаяся старость!). А вместе со спиной я потянула настроение.
Как там это научно называется? Мама не в ресурсе? Так вот – мама не в ресурсе! Знаете, такая мама с ограниченными возможностями.
Я прихожу домой, перед дверью натянув на себя маску хорошей мамы, и начинаю задорно болтать с сыном и готовить ужин. И тут Матвей разливает молоко. Ну это для него. А для меня это РАЗЛИВАЕТ МОЛОКО!!!! Я с шумом выдыхаю, вытираю стол, стул, полы и мило ему улыбаюсь. Ночью придется вымыть полы в квартире. Улыбка у меня выходит кривоватая и ненатуральная. Сын недоверчиво косится на меня, и бочком-бочком движется в сторону ванны — от греха подальше. Он в свои четыре далеко не дурак, и даже не зная слов «не в ресурсе», понимает, что может сейчас отгребсти.
В ванной он размазывает по зеркалу зубную пасту красивыми узорными завитушками. Он очень ждет Новый год и приближает его, как может. Я захожу, сцепляю зубы, чтобы не учить сына нецензурной лексике, и выдаю ему тряпку. Ночью придется перемывать и зеркало. По моей маске хорошей мамы уже побежали трещины, и я ухожу на балкон в попытке обрести равновесие.
А потом сынулька решает порадовать меня и вымыться сам. Он залезает в ванну и намыливает себя от души – ровно на половину бутыли жидкого мыла. Мыла, которое стоит в Ашане целых 57 рублей.
И тут меня прорывает. Как трубу. Причем трубу от унитаза.
Я кричу что-то о руках не оттуда. О «хоть что-нибудь полезное, а то одни машинки на уме». Кидаюсь угрозами никогда (ты слышишь, НИКОГДА!!!) больше не купить ни одной игрушки, раз такое безответственное отношение к вещам. О цене чужого труда. О цене денег. Все, что там обычно кричат «отвратительные» мамы.
Я умею кричать. Кучу всего не умею, а в этом я прям спец. Устройте Олимпийские игры по крику, и я стану гордостью страны. Но пока их нет, я стою и ору на сына. У меня личные домашние соревнования. Я прям на финишной прямой, обхожу всех участников.
Спивающийся сосед-омоновец сверху уже надел каску и начал окапываться. Подозрительная соседка-старушка слева, наверное, вызывает наряд полиции. Милая мамочка троих детей снизу даст руку на отсечение, что это полтергейст сейчас орет, потому что я — та, которую, она встречает каждый день на лестничной клетке, — так кричать не могу.
А я могу. И кричу.
Матвей стоит в ванне, уткнув лицо в свои ручки, и между пальцев льются огромные-огромные слезы. Слезы боли, обиды и предательства самого близкого человека. Слезы, которые я сегодня оценила в 57 ашановских рублей. Он не понимает половины слов, которые я кричу, и только всхлипывает: прости-прости, я больше никогда…
Он идет спать. Съежившийся, с осунувшимися худыми плечиками и выпирающими лопатками. А я всю ночь не сплю. Я проживаю этот вечер минуту за минутой. Снова и снова смотрю на то, что наделала. И такая безысходность, как в детстве, когда что-то уже натворил, а как исправить – не знаешь. Меня гложет чувство вины. Даже не гложет, оно меня всю съедает. Кусочек за кусочком отгрызает мою уверенность в себе как в маме. Да и просто как в адекватном взрослом человеке.
Мне кажется, что чувство вины – единственное, что искупает ту боль, которую я причинила сыну. Заставив страдать другого, ты должен страдать сам. Это очень справедливо.
Но дети, они как солнышко: какой бы ни был хмурый вечер, утром они скачут и улыбаются как ни в чем ни бывало. Вот и Матвей с утра приходит валяться в моей постели, досыпать и ластиться. Я могу сейчас промолчать и спустить все на тормозах. Могу забыть о вчера и наслаждаться сегодня.
Или все-таки не могу?
Не имею права, потому что это нечестно. А нельзя научить сына честности, не будучи честной самой. Поэтому я подползаю к нему и, собрав волю в кулак, начинаю извиняться. Такой нелегкий, но нужный разговор.
Знаешь, сына, я тут всю ночь не могла уснуть, все думала… Я вчера так была неправа. Не стоило это дурацкое мыло нашей ссоры. Я просто вчера слишком устала и не сдержалась. А сейчас мне стыдно за свое поведение. Прости меня. Я больше никогда…
А дети, они как солнышко. Они прощают сразу и от души. Они какие-то совсем другие, не черствые, не обидчивые, не злопамятные. Они еще не загрязнили свои маленькие души миром взрослых.
Я вчера тоже лежал, мам, — говорит сын, — думал… Мне кажется, я был тоже неправ. Ну с этим мылом. Не стоило его столько лить. Давай больше не будем так сильно ссориться.
Я лежу и плачу. Такие слезы очищают. Помогают понять что-то важное. И идти в новый день с новым знанием — знанием, которое тебе подарил твой ребенок. Идти и обещать себе: не забывать эти важные уроки прощения. Никогда, ты слышишь, ни-ког-да!
Как там это научно называется? Мама не в ресурсе? Так вот – мама не в ресурсе! Знаете, такая мама с ограниченными возможностями.
Я прихожу домой, перед дверью натянув на себя маску хорошей мамы, и начинаю задорно болтать с сыном и готовить ужин. И тут Матвей разливает молоко. Ну это для него. А для меня это РАЗЛИВАЕТ МОЛОКО!!!! Я с шумом выдыхаю, вытираю стол, стул, полы и мило ему улыбаюсь. Ночью придется вымыть полы в квартире. Улыбка у меня выходит кривоватая и ненатуральная. Сын недоверчиво косится на меня, и бочком-бочком движется в сторону ванны — от греха подальше. Он в свои четыре далеко не дурак, и даже не зная слов «не в ресурсе», понимает, что может сейчас отгребсти.
В ванной он размазывает по зеркалу зубную пасту красивыми узорными завитушками. Он очень ждет Новый год и приближает его, как может. Я захожу, сцепляю зубы, чтобы не учить сына нецензурной лексике, и выдаю ему тряпку. Ночью придется перемывать и зеркало. По моей маске хорошей мамы уже побежали трещины, и я ухожу на балкон в попытке обрести равновесие.
А потом сынулька решает порадовать меня и вымыться сам. Он залезает в ванну и намыливает себя от души – ровно на половину бутыли жидкого мыла. Мыла, которое стоит в Ашане целых 57 рублей.
И тут меня прорывает. Как трубу. Причем трубу от унитаза.
Я кричу что-то о руках не оттуда. О «хоть что-нибудь полезное, а то одни машинки на уме». Кидаюсь угрозами никогда (ты слышишь, НИКОГДА!!!) больше не купить ни одной игрушки, раз такое безответственное отношение к вещам. О цене чужого труда. О цене денег. Все, что там обычно кричат «отвратительные» мамы.
Я умею кричать. Кучу всего не умею, а в этом я прям спец. Устройте Олимпийские игры по крику, и я стану гордостью страны. Но пока их нет, я стою и ору на сына. У меня личные домашние соревнования. Я прям на финишной прямой, обхожу всех участников.
Спивающийся сосед-омоновец сверху уже надел каску и начал окапываться. Подозрительная соседка-старушка слева, наверное, вызывает наряд полиции. Милая мамочка троих детей снизу даст руку на отсечение, что это полтергейст сейчас орет, потому что я — та, которую, она встречает каждый день на лестничной клетке, — так кричать не могу.
А я могу. И кричу.
Матвей стоит в ванне, уткнув лицо в свои ручки, и между пальцев льются огромные-огромные слезы. Слезы боли, обиды и предательства самого близкого человека. Слезы, которые я сегодня оценила в 57 ашановских рублей. Он не понимает половины слов, которые я кричу, и только всхлипывает: прости-прости, я больше никогда…
Он идет спать. Съежившийся, с осунувшимися худыми плечиками и выпирающими лопатками. А я всю ночь не сплю. Я проживаю этот вечер минуту за минутой. Снова и снова смотрю на то, что наделала. И такая безысходность, как в детстве, когда что-то уже натворил, а как исправить – не знаешь. Меня гложет чувство вины. Даже не гложет, оно меня всю съедает. Кусочек за кусочком отгрызает мою уверенность в себе как в маме. Да и просто как в адекватном взрослом человеке.
Мне кажется, что чувство вины – единственное, что искупает ту боль, которую я причинила сыну. Заставив страдать другого, ты должен страдать сам. Это очень справедливо.
Но дети, они как солнышко: какой бы ни был хмурый вечер, утром они скачут и улыбаются как ни в чем ни бывало. Вот и Матвей с утра приходит валяться в моей постели, досыпать и ластиться. Я могу сейчас промолчать и спустить все на тормозах. Могу забыть о вчера и наслаждаться сегодня.
Или все-таки не могу?
Не имею права, потому что это нечестно. А нельзя научить сына честности, не будучи честной самой. Поэтому я подползаю к нему и, собрав волю в кулак, начинаю извиняться. Такой нелегкий, но нужный разговор.
Знаешь, сына, я тут всю ночь не могла уснуть, все думала… Я вчера так была неправа. Не стоило это дурацкое мыло нашей ссоры. Я просто вчера слишком устала и не сдержалась. А сейчас мне стыдно за свое поведение. Прости меня. Я больше никогда…
А дети, они как солнышко. Они прощают сразу и от души. Они какие-то совсем другие, не черствые, не обидчивые, не злопамятные. Они еще не загрязнили свои маленькие души миром взрослых.
Я вчера тоже лежал, мам, — говорит сын, — думал… Мне кажется, я был тоже неправ. Ну с этим мылом. Не стоило его столько лить. Давай больше не будем так сильно ссориться.
Я лежу и плачу. Такие слезы очищают. Помогают понять что-то важное. И идти в новый день с новым знанием — знанием, которое тебе подарил твой ребенок. Идти и обещать себе: не забывать эти важные уроки прощения. Никогда, ты слышишь, ни-ког-да!
Свежие комментарии